Ползаю по квартире, подметаю и мою полы. В Яндексе на рандоме играет музыка. И тут друг за другом два удара под дых.
Сначала Найк Борзов пропевает из колонки про то, как впилась занозой в сердце его стрелаааа Купидона. У меня останавливается всё внутри, потому что простроенные много лет назад ассоциативные ряды не убить. Перед глазами зимняя база МГУ в Хибинах, снежно, людно, практика. Пиво в сугробах после незаконного проникновения на режимный объект (во имя науки, конечно) ещё не пили. Северное сияние будет через пару дней. А сейчас Василёк Толманов играет на гитаре в холле студенческого домика. Несколько подспиртованная группа геофаковских лиц подпевает ему не очень в такт, но от души. Громче всех раздаёт, конечно, Самоша. Крылья разбиты, и тело моё во власти гангрены. Пусть будет больно — силы найду и выдерну с корнем. Я помню, сука, всё. Выражение его лица, интонации, тембр, общее ощущение от той песни и той компании в тех обстоятельствах. Наши маршруты, наши пейзажи, наши тупые шутки, задушевные разговоры, ползание на животе нахрюканными по коридору базы, перекуры и прогулки по жд-насыпи среди белизны снега и синевато-розовеющего заката в 15-16 часов дня. Всё в деталях. И эта предательски больная и пронзительная песня. Которая сменяется потом другой, не менее точечной. Люди больше не услышат наши юные смешные голоса — теперь их слышат только небеса. Эти слова я помню в предутреннем хрипловатом исполнении всё того же товарища в панамке с уточками на пойме Протвы. Когда так вкусно пахнет влажной сатинской землёй, когда уже чувствуешь, как от росы застывает и тяжелеет одежда, пытаешься до последнего насладиться туманными минутами у тлеющего костра и отдалить возвращение на просыпающуюся базу. Потом я эту песню гоняла по кругу в плеере через два месяца после смерти, когда поехала волонтёрить в Байкальский заповедник. Смотрела на цветы и туманы Хамар-Дабана и сквозь нависшие морем асператусы говорила-говорила-говорила днями и ночами с Пашей. Слушала про юные смешные голоса, плакала, подпевала, снова говорила и снова мотала песню на самое начало.
И вот сейчас друг за другом две эти песни подействовали убийственно. А я сижу, запершись в ванне, и пытаюсь понять, почему же так размазало. Не знаю, может, потому что впервые за последние 5 лет в день пашиного рождения не была на кладбище с ребятами. И не буду 29-го мая. И так много лет, если вообще когда-нибудь ещё. Может, потому что давно эти песни не слышала и не проживала опять все эмоции шаг за шагом, не проходила тропами ассоциаций по временам, когда ещё никто из друзей не умирал, ситуация в моей стране и в мире не была настолько шизофренической. Мы радовались друг другу, морозной практике, снежным Хибинам и своему будущему. А самой большой проблемой в жизни были незакрытые зачёты по матану.
А может, потому что просто соскучилась по этому придурку. И как-то всё в жизни у меня и у друзей стремительно меняется, но не у него. У него — только память, только вечность.
А может быть, всё сразу.
Да и важно ли это? Знаю наверняка только, что занозу вытащить так и не удалось. Потому что у этой песни Найка Борзова нет хорошего конца. Только становится очень-очень грустно.